11
Проснулась она, далеко за полдень. Очевидно, действовала лихая доля алкоголя, которую она приняла вчера. Попыталась встать и ойкнула. Боль в нижней части спины тут же дала о себе знать. Стала садиться осторожно и только тут заметила, что прямо напротив неё в глубоком кресле сидит Эдик. Он не спал. Пристально смотрел на неё. Минут пять. Наконец, процедил сквозь зубы:
- Ну и, где ты была?
Марийка захотела показаться беспечной и ляпнула первое, что пришло в голову:
- Гуляла...
- Гуляла?!
Он захохотал.
- Ну, ты даёшь! Я езжу, ищу её по всему городу, а она "гуляет". Ты на лицо своё посмотри. Как ты сегодня петь будешь?
Марийка испуганно прикоснулась к своему лицу. Щека припухла. Глаз, судя по всему, заплыл. Возле губы ссадина. Это от Сурена.
Эдик продолжал сердиться:
- Ведёшь себя, как шалава деревенская. Это тебе не деревня ваша, а Москва. Здесь и голову оторвать могут за такие прогулки.
Марийка обиделась на слово "шалава" и попыталась сформулировать достойный ответ. Слов быстро не нашлось. Поэтому зыркнула на него "испепеляющим" взглядом и поднялась с постели, делая вид, что не собирается обсуждать с ним свои личные дела. Ссадина на бедре и колене горела сильным огнём, копчик стонал при малейшей попытке сдвинуться с места. Это от того, который в Toyote. Да. Круто ты попала, Машка! Переплёт похлеще "фабрики звёзд". По большому счёту Эдик прав. Но зачем же обзываться? Она молча потащилась в ванную. Глянула в зеркало. В таких случаях отец любил говорить: "ну и рожа у тебя, Шарапов". Кто такой Шарапов, Марийка узнала лет в пятнадцать. Уже после смерти отца. До этого она пребывала в полном недоумении - почему Шарапов. Ведь фамилия отца, как и у неё, и у бабули - Савченко. Сегодня она точно выглядела как легендарный Шарапов. Вот отец бы обрадовался!
Какой-то шорох в кустах прервал Марийкины воспоминания. Стало страшно. Она подбросила валежника в костёр. Если зверь, то огня испугается - уйдёт. А если человек? Сердце замерло в ожидании. Шорох повторился где-то за спиной. Марийка в нерешительности оглянулась. Всмотрелась в тайгу. Отдохнув от яркого пламени костра, глаза стали различать очертания отдельных предметов. Шорох раздался уже сбоку. Марийка глянула влево и вскрикнула... Из темноты леса на неё смотрели два ярко-жёлтых глаза. Волк! Или... рысь?! Марийка села спиной к огню. Из рассказов отца знала, что звери в лесу нападают со спины. Глаза в глаза - нет. Боятся. Через несколько минут увидела, как зверь развернулся и исчез в тайге. Надолго ли? Дремоту как рукой сняло.
А на стане сейчас мужики дрыхнут в балках, на мягких постелях. Сволочи. Наелись тушёнки из банок и спят. Как им нынче без ласки-то отдыхается? А у Сашки-бульдозериста - язва. Ему жидкое каждый день надо. Иначе ... беда. И у Федяя гастрит. Ни острого, ни печёного, ни солёного им нельзя. Она каждое утро для них кашу варила, овсянку или манку. Они сначала отказывались её есть, а потом притерпелись. Поняли, что это лучше, чем таблетки глотать. Марийка вдруг поймала себя на мысли, что жалеет своих мучителей. Вот ещё! Так просто мысль за мысль зацепилась. К тому же эти двое были самые безобидные. Федяй. Откуда появилось это прозвище, Марийка так и не поняла. Зовут Николаем, фамилия Деревко. Щупленький, маленький. Для удовлетворения сексуальных потребностей ему хватало десяти минут. Сюда входило всё: раздевание-одевание, покашливание и похрюкивание, короткое ёрзание и повизгивание между Марийкиных ног, и шлепок по попке. Это была его фишка. Чтобы остальные не догадывались о его половом бессилии, он оставался у неё в течение часа. Марийку это вполне устраивало. Все бы так. Первое время было особенно тяжело. Приходили по два-три раза за ночь. Сердились на её несговорчивость. Потом "вошли в ритм". Смирились. Марийка им в чай богородской травки добавляла: успокаивающей, снижающей половую потенцию. Но особого эффекта не наблюдала. Первая ночь: Олег и папаша с сыном. Вторая: "гомики" и Юрко. Третья: Вась-Вася, Илья и Сашка. Четвёртая: Федяй, Пермяк и Серый - мент. Пятая: Мишка и дедок. Фу. Вспомнить страшно! Пятой ночи она боялась, как огня. Последний раз первый пришёл дедок. Сразу предупредил: Мишка тебя сегодня "учить будет", как правильно "клиентов обслуживать". Марийка поняла: хорошего не жди. Олег уехал в город по делам, заступиться совсем некому. Сунула под одеяло ножик. Дедок тоже начал с нравоучений. Раз приехала за большой деньгой, делай всё, что "просют". Чего ты кочевряжишься? Мужики поговаривают, что за такое "удовольствие" платить, вообще, не стоит. Он стал раздевать Марийку. При этом целовал её плечи, груди поочерёдно, облизывал живот. Когда-то Марийке нравилось, как её раздевали мужчины: Эдик, Олег. Даже Ашот. Но дедок вызывал чувство такого омерзения, что Марийка думала о том, как хорошо было бы, если бы всё люди ходили голые. Как в Африке. Тогда, по крайней мере, этих слюнявых прелюдий можно было избежать.
Мишка уже у порога схватил её за волосы. Бросил на пол между кроватью и тумбочкой. Сел на грудь и стал расстегивать ширинку. Марийка сжала зубы и закрыла глаза. Нет! Мишка приподнял ей голову. Давай! Гадина! Давай! Убью, если не сделаешь. Марийка отчаянно завертела головой и стала шарить рукой под одеялом. Ножа не было. Она поняла - дедок, сволочь, вытащил. С Мишкой сговорился. Мишка зажал ей нос и стал сдавливать коленями Марийкину грудь. Дышать стало нечем, она непроизвольно разжала рот. Мишка тут же оказался в ней. Забил ей рот, нос и горло до самого отказа. Марийка стала царапаться и брыкаться из последних сил. Не помогало. Его это только веселило. Будешь делать, что тебе говорят! Я тебя научу, как родину любить. А то тут некоторые с тобой церемонятся. Это всё из-за бригадира: видите ли, он к ней не равнодушен. А мне по фигу. Под бригадиром ты была или под президентом. Подставляет тебя, значит, делай всё, как надо. Поняла? Марийка моргнула. Мишка обрадовался: ну вот, другое дело. Он освободил ей дыхательное горло и половину рта. Действуй! Марийка резко сжала зубы и тут же услышала дикий рёв и почувствовала, как теплая жидкость заполнила ей рот, горло и ноздри. Желудок её молниеносно среагировал и изрыгнул всё это обратно, по пути прихватив остатки ужина, а заодно обеда и завтрака. Мишка катался по полу, подтянув ноги к животу. Марийка блювала и смеялась одновременно. Услышав её смех, он озверел окончательно. Пнул её ногой: раз - другой. Схватил за волосы, ударил головой о стену, о тумбочку, снова о стену. Марийка поняла: убивает. Она закричала, что было мочи, и отключилась.
Очнулась она от того, что кто-то брызгал ей в лицо водой. Сашка-бульдозерист. Он облегчённо выдохнул: жива, слава Богу! Марийка попыталась сесть. Поскользнулась на собственных "извержениях" и снова стукнулась головой теперь уже об угол кровати. Услышала, как орал на улице Мишка и как что-то монотонно-спокойно внушал ему Серёга-мент. Сашка уже поднял её с пола и понёс в душ. Включил воду. Марийка стоять не могла, медленно садилась на пол. Сашка подхватил её подмышки, прижал к себе и так стоял в качестве подпорки до тех пор, пока лицо её не стало приобретать осмысленное выражение.
Утром, оставшись без завтрака, мужики были злы все. Часть на Мишку. Но большинство на неё, на Марийку. А она, дождавшись, пока они уедут на трассу, достала из тумбочки фотографию дочери, положила её в нагрудный карман, написала Олегу записку "Если ты не совсем с..ка, то передашь эти деньги моей дочери, а если совсем, то подавись ими" и пошла к реке. В то утро она твёрдо решила утопиться. Дежурили в лагере Лёнчик и папаша. Чтобы отвлечь их внимание Марийка взяла вёдра и сделала вид, что идёт к роднику. Она спустилась к речке. Вода холодная. Бр-р! В тёплой воде топиться было гораздо приятнее. Отошла от берега и поплыла. Одежда тяжёлая. Скоро намокнет и потянет её ко дну. Долго ждать не придётся...
Она уже достигла середины реки, когда услышала мелодичный звон: Бом-бом-бом. Дилинь-дилинь-дилинь. Тирилинь-тирилинь-тирилинь. И снова: бом-бом-бом. Тихо-тихо. Но призывно. Она перестала грести, прислушалась: Бом -тирилинь, бом - тирилинь. Динь-дон. Динь-дон. И опять теперь уже медленнее: бом-бом-бом. Она узнала этот звон. Так звенят колокола в Москве по воскресеньям или праздникам. А если есть колокола, то есть и люди, которые в эти колокола звонят. Марийка резко развернулась и поплыла к берегу. Одежда и в самом деле намокла, стала сковывать движения. Она почувствовала, как течение сносит её вниз. Но ей уже умирать расхотелось. Она отчаянно стала грести к берегу. Чуть ли не первый раз в жизни по-настоящему взмолилась: помоги, Господи! Ради дочери моей помоги! И он помог. Она это поняла, как только обрела под ногами глинистое дно. Схватив вёдра с водой, она бросилась к лагерю. И вовремя. Потому что по направлению к реке уже шёл Лёнчик. Увидев мокрую с головы до ног Марийку, она опешил:
- Ты где была так долго?
- Купалась, - как можно беспечнее сказала она, сунула вёдра ему в руки и бегом побежала в лагерь. Якобы переодеваться. А на самом деле - ликвидировать дурацкую записку. Не надо, чтобы её видели. Вечером приехал из города Олег, равнодушно выслушал Марийкины жалобы, но Мишке всё-таки внушение сделал. На предмет того, что баба эта, хоть и скверная, но единственная. За неё большие деньги отвалены. Общие. Нет, поучить, конечно, можно, но не до смерти же. Что они с ней мёртвой делать будут. Мёртвую ведь не "потрахаешь". А так, хоть и плохонькая, но живая... Марийке же за перенесённые ночные страдания дали "бесплатный" выходной.
В ту ночь она и обдумала вариант побега. Готовиться долго не пришлось. Несколько пустых полторашек спрятала в кустах. Для воды. И всё. С остальным проблем не было. День выбрала, когда дежурили Стасик и Ник. Знала, что они, во-первых, любят поспать в свой выходной день, а, во-вторых, им до неё не было никакого дела. Они занимались собой, предоставив ей возможность отлучаться от лагеря надолго. Не то, что остальные, постоянно навязывающие ей своё присутствие, и даже помощь, в надежде, что она позволит им себя потискать "вне графика".
Она ещё раз в памяти перелистала всех своих клиентов. Как старый исписанный блокнот. Нужно представить, что держишь его в руках. Закрываешь последнюю страницу и ... в огонь. Как тогда с материными открытками и фотографией. Марийка напряглась. Почувствовала в руках предмет, похожий на толстую тетрадь. Брезгливо поморщилась и бросила его в костёр. Это было невероятно. Но она почувствовала облегчение.
Завтра во что бы то ни стало она дойдёт до этого храма и вернётся к нормальной человеческой жизни.