43
Он пришёл только под утро. Присел на краешек кровати. Погладил щиколотки её ног.
- Маша, тебе бы рубашку поменять, а то присохнет... кровь.
Она не отреагировала.
- Маша, повернись ко мне, ... пожалуйста...
Она не шевелилась. Он приподнялся, взял её за плечи, попытался развернуть лицом вверх. Как ей хотелось сейчас быть мёртвой. Чтобы не видеть и не слышать, не молчать и не отвечать.
- Давай поговорим...
Сквозь засохшие на ресницах слёзы Марийка увидела белый потолок и противоположную стену. Единственную, на которой не было икон. Легла, было, на спину, но тут же поднялась. Спина горела огнём. Андрей присел на корточки перед кроватью:
- Я понимаю, тебе больно. Но согласись, ты заслужила эту порку.
Она тупо уставилась на него. Потом, пережёвывая скопившуюся во рту солёную слюну, хрипло сказала:
- Ты разыскал меня и привёз за тысячи вёрст, чтобы удовлетворить своё мужское самолюбие? Полегчало?
Он покраснел:
- Я привёз тебя, потому что ты моя жена. Мы должны жить вместе. И ещё, потому что я люблю тебя.
- Люблю,- Марийка злобно засмеялась. - Это ты называешь "люблю". Давай продолжай. Целуй меня, бросай на кровать, тискай. Я же вижу тебе хочется... Ты такой же как все: как Эдик, как Олег, как те, из бригады. Они меня тоже сначала били (наказывали, так сказать, за непослушание), а потом "жалели" всю ночь, в очередь.
Теперь уже Андрей побелел. Отшатнулся от неё, захрипел:
- Не смей! Слышишь, не смей меня сравнивать с твоими бывшими мужиками. Я не садист и не насильник. И мне не доставляют удовольствие подобные меры воспитания. Но ты мне изменила и понесла наказание. Так должно быть, и так будет всегда!
- Не будет! Не надейся! Думаешь: деваться мне теперь некуда - терпеть буду. Не буду! Лучше уж петлю на шею, да на первом суку...
Она не договорила. Он тряхнул её за плечи и прохрипел:
- В аду тебе самое и место. Блудница и дрянь. Гнать тебя отсюда поганой метлой надо, а я, дурак, надеялся...
Не договорив, он хлопнул дверью. Спустя полчаса Марийка услышала звук заведённого мотора. Так работает речной катер.
Подняться смогла только перед обедом. Однако в трапезную не пошла. Дождалась, когда все разойдутся, и направилась к Агафье. Кто ещё её может понять и пожалеть? Агафья учила Лизу плести кружевные салфетки. Марийка который раз подивилась проворности её пальцев. Лиза тоже делала успехи. Кружочек диаметром сантиметра три лежал перед ней на столе. Радостно она подбежала к маме. Марийка погладила доченьку по голове и, не сдержавшись, заплакала. Та забралась маме на колени и стала целовать её в щёки, глаза, в лоб. Люблю мамочку. Что бы я без неё делала? - подумала Марийка. Это ж сколько моей любви и ласки не дополучила моя мать. Глупая фрау Марта. Как бы я её любила! Она содрогнулась и расплакалась ещё сильнее.
- Вот ещё! - заговорила Агафья. - Чего сырость развела? Аль поссорились опять?
Марийка шепнула доченьке, чтобы та сходила к Надежде и спросила, что у них сегодня на ужин. Девочка нехотя слезла с колен, но перечить не посмела. Через минуту её русая головка уже мелькала во дворе по направлению к трапезной.
- Чего молчишь? Поссорились опять? То-то я слышу: с утра лодочный мотор заревел. Значит, в тайгу батюшка укатил на Дальние озёра...
Марийка собралась с духом и зашептала (словно стыдно было говорить об этом вслух):
- Он меня избил...
Агафья от неожиданности встала:
- Как это избил?
- Плёткой... сказал за измену и ослушание...- всхлипывания её стали чаще.
- А-а, плёткой?! - неожиданно с облегчением произнесла Агафья и снова села. - Так это он не бил. Это он тебя за блуд наказал... А ты как хотела? Блудить и наказание за это не нести. Плёткой! Да это он ещё тебя пожалел. Раньше за такое мужики баб кнутами секли или батогом охаживали. А тут плёткой.
Марийка не ожидала такой реакции, поэтому молчала, удивлённая и подавленная. Наконец, выдавила сквозь слёзы:
- Так ведь больно же! И обидно.
- Больно, говоришь. Так это правильно. Оно и должно быть больно. Это же наказание. Умела блудить, умей и терпеть. Обидно! А ему, думаешь, не больно и не обидно было, когда ты тайком сбежала. Он три дня из алтаря не выходил. Ни ел, ни пил. А когда вышел, подошёл ко мне, я его приласкать хотела. Трогаю лицо, а у него ресницы и щёки мокрые. Плакал?- спрашиваю. Он помолчал, а потом говорит:
- Снежок мелкий на улице идёт. Вот и растаял.
А ему:
- Так ты ж на улицу ещё не выходил...
А он мне неохотно:
- Окно в алтаре открывал, воздуху свежего захотелось. Вот и попало...
Только я знаю точно - плакал. По своей мужицкой гордости постеснялся признаться. Когда Ксению схоронил - не плакал. Когда с больницы тебя привёз без дитя - не плакал. А тут не утерпел. А ты больно. Твои раны через неделю заживут. А ему полгода понадобилось, чтобы оправиться. Потом говорит мне:
- Буду, матушка, искать Машу. Если ей хорошо живётся, мешать не стану. Тогда мне одна дорога - в монахи. Только сердце изболелось. Видать, плохо ей. Как только бригадир этот адрес ему твой привёз, он сорвался и полетел... А ты ... больно.
Слушая монотонную, назидательную речь Агафьи, Марийка перестала всхлипывать. Утёрла слёзы. Опёрлась на спинку стула. Больно, но терпеть можно. Молчала.
Агафья же продолжала:
- Он ведь в семье глава. Ему и отвечать перед Богом за все свои и твои грехи. А как же! Когда в семье двое детей. Одно малое, неразумное. С кого спрос. Конечно, со старшего. Так и Господь спрашивает со старшего. Призовёт его на Страшный суд и спросит:
- Блудила ли твоя жена? Наказал ли ты её примерно? Или же блуд поощрял?
Он ответит:
- Не поощрял, Господи, наказал, как подобает мужу. Плетью.
Господь ему скажет:
- Ну, раз ты её уже наказал, я не буду. Потому что нет греха, за который надо дважды наказывать. Пущай она (жена твоя) пребывает в Раю и ты с ней.
- Во как! - закончила Агафья, и Марийка рассмеялась.
- Ты, матушка, на ходу эту картину Страшного суда придумала или давно сочинила?
Агафья пожала плечами:
- Ничего, я не придумала. Меня так тятя учил и мама. У меня и жених был. Хороший. Посватался ко мне, когда я уже ослепла. Да не судьба, видно. Убили его в тайге лихие люди: не то атаманцы, не то большаки. А уж как я замуж за него хотела. Сама плётку шёлковую и сплела...
- Так это...Анлрей... меня... той самой плёткой? - удивлённо переспросила Марийка.
- Знамо, той. Мне же она не понадобилась. Я уже замуж не пойду. А вот тебе сгодилась... Тебя ещё учить да учить надо...
- Ну, спасибо, матушка Агафья, за доброту, за щедрость, за сочувствие,- Марийка поднялась уходить.
- На здоровье, девушка. Только сочувствие не тебе надобно, а ему. Ты знаешь, что он всю зиму хворал. Воспалением лёгочным. Так что сейчас ему простужаться нельзя. Может реквизив быть...
- Какой реквизив? - не поняла Марийка.
- Да такой, что с осложнением.
- Рецидив, - догадалась Марийка.
- Может оно и так называется. Да только ноги мочить ему нельзя. А он на озёра поехал. Не побережётся - вот беда!
Марийка тут же забыла про боль в спине и про обиду:
- Что же делать, матушка?
- Что ты теперь сделаешь! Жди да молись.
- Может, поехать к нему. Николай бы меня на простой лодке довёз...
- И... куда ты в тайгу! Мы же не знаем точно, где он. Сказано, молись!
Марийка молилась три дня. Но когда он не появился в субботу к вечерней службе, взмолилась уже Николаю. Отвези меня на Дальнее озеро. Я дорогу помню, протоку найду. Николай сначала не решался "без благословения батюшки", но увидев красные заплаканные глаза Марийки, стал готовить лодку.