25
Из Омска она дала Андрею телеграмму. На почту, до востребования. Хотя скорее всего он не догадается... Всю дорогу её мучила тревога. То ей казалось, что опаздывает, то вдруг она задумывалась над тем, что "абсолютно не нужна ему". В подтверждение этому она не увидела на вокзале Андрея. На почте сказали: никто за телеграммой не заходил. Марийка бросилась на рынок. Редкие продавцы (короткий базарный день подходил к концу), увидев её, здоровались. Узнавали. Их павильон снова превратился в грязный склад-сарай, вся площадка перед ним была завалена арбузами и дынями. Понятно. "Братья" приехали. Так толком ничего и не узнав, Марийка с дочерью заночевали в гостинице и рано утром отправились на остановку такси.
Единственный таксист, дежуривший на стоянке, долго не мог понять куда ехать. После того, как понял, долго не соглашался. Такую даль. Да в один конец. Наконец, заломил такую цену, что Марийка охнула, но, подумав, согласилась. Погрузив сумки, баулы, тюки и коробки, Марийка уселась на заднее сиденье.
- Ты, матушка, видно надолго в те места?
Марийка подтвердила:
- Надолго, - а про себя додумала, - хотелось бы навсегда.
Лизонька мирно дремала на руках у матери. Марийка тоже клевала носом. Таксист, поглядывая на них в зеркало, всё чаще улыбался и отпускал "вполне приличные" комплименты. Потом не на шутку заинтересовался:
- А ежели жена священника ему изменяет, что он делает?
Марийка удивлённо пожала плечами:
- Не знаю...
- Ну, да правильно, откуда тебе знать, ты же не изменяешь. Да?
Он лукаво улыбнулся.
- Да! - прервала его Марийка. - Да и не жена я ему вовсе...
- Не жена... А кто?
- Действительно, кто?- задумалась Марийка, а вслух сказала,- прихожанка.
Водитель присвистнул. Непонимающе взглянул на Марийку и уставился на дорогу.
Вид нежилых строений поразил его. Да тут, вообще, люди есть-то? Есть. Да где ж они? В храме все. Сегодня воскресенье. Он помог разгрузить и перетащить вещи в Агафьин домишко и, окончательно решив, что Марийка не в себе, покачал головой:
-Ладно, давай уж половину того, о чём договаривались. Да помолись за меня, сестрица.
Марийка кивнула:
- Помолюсь. Как зовут тебя, братец?
- Андреем...
Марийка улыбнулась:
- Как батюшку нашего. Обязательно помолюсь...
Наскоро пристроив вещи, она взяла доченьку на руки и отправилась в храм. Дверь тихонько скрипнула, как будто поздоровалась. В храме привычно пахло ладаном и воском. Агафья стояла на клиросе, пела. Отец Андрей читал в алтаре. Марийка подошла к Агафье. Та прислушалась.
- Здравствуй, матушка Агафья, - сказала Марийка.
Голос Агафьи дрогнул:
- Здравствуй, Машенька... Приехала?
- Приехала... и не одна. Благослови матушка дочку мою. Лизоньку.
Та положила руку на голову ребёнка. Зашептала. И вдруг спохватилась:
- А батюшка-то ещё не ведает. Позвать его?
- Не надо, - шепнула Марийка, - успеется. Пусть служит.
- И то правда, пусть служит. Успеется. Ты же к нам теперь надолго?
- Я? - Марийка хмыкнула.- Я к вам "теперь" навсегда... Что читаем?
- Херувимскую песнь, матушка...
- Иже Херувимы... - подтянула Марийка. Сначала тихо, затем громче.
Чуткое ухо её уловило, как в алтаре за ширмой дрогнул голос отца Андрея:
- Возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы.
Или показалось? Нет, не показалось. Спустя несколько минут, царские врата распахнулись. На амвоне появился Андрей. Служба закончилась, началась проповедь. Марийка, смирённо опустив голову, слушала внимательно и ничего не слышала. Сердце стучало так, что заглушало его слова и её совершенно несмирённые мысли.
Когда подходили к кресту, подняла доченьку. Та послушно поцеловала крест. Только тогда Марийка осмелилась посмотреть на Андрея. Лицо его было непроницаемым, а глаза сияли.
- Здравствуй, батюшка,- шепнула она так томно, что он тут же покраснел.
- Здравствуй, Машенька.
- Это доченька моя. Лизонька.
- Елизавета, значит.
- Благослови, батюшка.
- Бог благословит. Во имя отца и сыны, и святого духа. Аминь.
Обед был королевский. Агафья расстаралась. Марийка помогла. Когда сидели за столом, Марийка несколько раз случайно коснулась руки Андрея.
Дрожь пробежала по её телу и затаилась в кончиках пальцев рук и ног. Только бы он не смотрел на неё так "вопросительно-нежно". Он не смотрел, но нечаянно коснувшись её ладони, сжал пальчики так, что она попыталась высвободить ладонь. Поняв, что сделал ей больно, он прижал её ладонь к губам и вздохнул. Промолчал. Но глаза! Глаза сказали ей всё. Машенька! Я ждал тебя! Я звал тебя! Я скучал! Я ... тебя! Она старалась взглядом выразить примерно тоже. Я торопилась! Я ехала! Я очень соскучилась! Я тоже ... тебя! Сильно-сильно!
Обед плавно перешёл в торжественный ужин. По случаю приезда Марии и Елизаветы. Лизоньке понравилось так её новое имя, что преисполненная чувства собственного достоинства, она держала голову гордо, а спину прямо, как учила мама. И хотя Андрей немного смущал её, было видно, что она в него тоже влюбилась. Сразу и безоговорочно. Как мать!
Уложив Лизоньку спать, Марийка отправилась в храм. Знала: Андрей там. Молится. О чём? Она тоже взмолилась. Боженька, милый! Прости меня за то, что о греховном думаю, о руках, о губах его вспоминаю. Прости, что искушаю его. Прости, что люблю больше, чем тебя. Прости...
Андрей вышел из алтаря. Сильный, надёжный. Приблизился к ней. Прижал к себе. И без того "греховные" мысли Марийки стали совсем непристойными. Потянулась к нему губами. Люблю тебя! С трудом контролируя себя, он оторвался от неё. Идём ко мне. Машенька! Идём!
Они прошли в его дом. Почти такой же, как у Агафьи. Только более новый и более аскетичный. В спальне кровать, тумбочка и иконы на всех стенах. Машенька! Он присел на кровать. Уткнулся носом ей в живот. Как ты чудесно пахнешь! Это розовая вода. Бабуля дала. Если смешать со сливочным маслом, то получится омолаживающий крем для лица и тела. Он хмыкнул:
- Так это впору мне натираться, а не тебе. Ты и без того молода.
Марийка улыбнулась:
- Нельзя, милый. От тебя и так все прихожанки теряют голову. А если помолодеешь, да будешь пахнуть, как розовый куст, тогда ...
Он искренне удивился:
- Какие такие прихожанки?
- Как, какие? Агафья, я и Елизавета. Ты заметил, как она сегодня на тебя смотрела. Как я в первый день. Когда тебя увидела, чуть с крыльца не свалилась. Ну, помнишь?
Он стал медленно по одной расстегивать крошечные пуговки на её блузке:
- Помню, конечно. Я ещё тогда подумал: не убилась бы, девочка, со страху.
- Я не со страху, я от отупения. Знаю, что голову наклонить надо, и не могу. Как будто самого Бога увидела. Понимаю: нельзя смотреть, и глаз не оторву.
Он уже справился со всеми пуговицами. Стал высвобождать её руки.
Вскоре она осталась в сорочке. В исподней. Как говорила Агафья. Руки его поползли на талию. Губы зашелестели слова нежные-нежные. Машенька! Душенька! Девочка моя сладкая! Она стала помогать ему. Стянула с него рубашку. Верхнюю, нижнюю. Увидев его широченные обнажённые плечи, ахнула и провела по ним руками. Он вздрогнул, дёрнул крючок на юбке, поднялся. Юбка свалилась к его ногам. Как пушинку, подхватив её на руки, он развернулся и бережно положил её в кровать. Машенька! Губы их снова встретились. Ей тоже хотелось называть его красивыми, нежными словами, но голове вертелось только: Андрей! Милый! Люблю тебя. Это и ещё нечто сумасбродное и трудно воспроизводимое она нашёптывала ему периодически до самого утра.