19
В пятницу они устроили уборку в храме. Почистили подсвечники. Вытерли пыль. Помыли пол. Постирали ветхие коврики. Агафья приготовила для Марийки крестильную рубаху. Свою отдала, которую в замужество себе готовила. Замуж не довелось. Так и лежит эта рубашка нова-новёхонька. Марийка готовилась к крещению как к самому главному событию в своей жизни. Волновалась. Порой ей казалось, что суровый священник глянет на неё глазами старца-праведника и прогонит. Не достойна ты Христова крещения. Поэтому, когда ранним субботним утром Агафья приподняла голову на постели, прислушалась: кажется, машина едет, сердце Марийки сжалось, как от предчувствия новой беды. Снова захотелось стать гусеницей, мышью, забиться в угол за печь и там умереть...
По мере того, как приближался звук работающего мотора, забеспокоилась и Агафья. У батюшки машина маленькая. А это видно большая, тяжёлая. Кто бы это мог быть? Уж не обидчики ли твои? Марийка, как ужаленная, подскочила с постели. Заметалась. Спрячьте меня матушка. Если это они, то меня живьём не оставят. Агафья прислушалась далеко ещё - время есть. Сховай вещи свои в мешок, посуду прибери - с вечера осталась. Две кружки, две ложки и... в подполье, которое в горнице. Если что, я им это подполье покажу. Им откуда знать, что их несколько. Там доски подогнаны так, что и знающий не найдёт. Едва успели управиться, как послышался стук в дверь. Резко, как будто пинали. Марийка услышала ненавистные голоса Пермяка и Лёнькиного папаши. Точно! Это они на его "МАЗе" прикатили.
- Есть тут кто живой? Или передохли? - это папаша.
- Люди, отзовитесь! - это Пермяк.
Долго ходили по двору. Заходили в храм. Агафья не спешила к ним навстречу. Вдруг снова раздался стук в дверь. Судя по скрипу половиц, они вошли в дом. Где же Агафья? Ходят по избе, половицы скрипят. Переговариваются. Тихо, но Марийке всё слышно. Где люди-то? Печка топлена. Хлеб выпечен, а никого... Есть тут кто? Провалились все что ли? Или сбежали? Вдруг резкий старческий голос прервал их:
- Вы кто такие и чего "фулюганите" в святом месте?
Марийка едва узнала Агафью. Как у неё голос постарел, может, от страха...
После долгой паузы ответил Пермяк:
- Проезжие мы. Водицы бы нам в машину и самим попить.
- Вода в бадье, а если много надо, на родник сходите.
Было слышно, как гремели ковшом о вёдра. Пили. Потом Пермяк вкрадчиво спросил:
- А вы, бабушка, тут одна живёте?
- Одна?! Как бы не так! Нас тут много. Работают все, не бездельничают, кто в поле, кто в лесу. А ты почто интересуешься? Или замыслил недоброе.
- Да, нет, - растерялся егерь.- Мы женщину ищем молодую... Ушла в тайгу и не вернулась.
Агафья бормотала что-то неразборчиво тихо.
- Не видели?
- Видели? Ты кого спрашивашь? Меня? Видели? Я годов сто уже почитай не вижу.
- Ну, может другие видели? Ты старуха не темни - говори толком,- это уже Лёнькин папаша.
- Давно потеряли женщину-то?
- Давно... дней десять назад...
- И-и-и, - затянула Агафья, - теперь уже сгинула, поди. В тайге больше недели никто не выживает. А женщина-то городская?
- Городская ... из Москвы.
- Точно пропала. Городские - они "квёлые", - нарочито спокойно продолжала Агафья.
- Да ты не врёшь нам, старуха? А то мы живо из тебя душонку вытрясем? - Марийка со страху не могла вспомнить, как зовут этого гнусного мужика.
- Душонку, ты мил человек, из матери своей трясти будешь. Она заслужила такое обращение, раз таким неучем воспитала тебя. А мне ещё слово скажешь дурное - хворь напущу. Через ту водичку, что ты испил. До зимы не доживёшь...
- Ты чего, бабка? Чего? - забормотал тот.
- Оставь её... - это уже Пермяк, - а ты, матушка, не гневайся. Просто женщину жалко нам, если и в самом деле сгинула.
- Жалко, говоришь? Чего ж не уберегли?
Пермяк закашлялся. Папаша буркнул что-то неразборчиво. Скрипнула дверь. Всё стихло. Но мотор машины заработал ещё нескоро. Марийка поняла: осматривают двор. Не поверили? Наконец, они уехали, но она ещё долго не решалась покинуть своё убежище. Вдруг вернуться.
Когда ни в пятницу вечером, ни в субботу утром отец Андрей не приехал, Агафья забеспокоилась. Такое редко бывает. Либо приболел, либо... Она не договорила. Марийка поняла одно, что ей придётся прожить здесь ещё одну неделю. Но почему-то её это не очень расстроило. Только страшно. Да что ж они в неё так вцепились? Могут и на станции караулить. Знают, что ей без паспорта только по электричкам. Или автостопом. Чтобы меньше бояться, она работала. Причём так, как не делала этого никогда. Оказалось у Агафьи есть ещё огород, где она выращивает капусту, морковку и прочие овощи. А это поливка, прополка, прорежка или прорезка? Нет, всё-таки "прорежка" от слова "прореживать". Уборка, побелка, стрика, глажка тяжёлым угольным утюгом (электричества-то здесь отродясь не было). Плюс две молочные козочки. Краса и гордость матушки Агафьи, и одновременно источник молока, сыра масла и сыворотки, на которой получались замечательные пышные лепёшки.
К тому же в голову Марийке пришло очистить термальный источник. Тот самый, в котором вода без мыла пенится, и температура 40 градусов круглогодично поддерживается. Она догадалась, почему он засорился. Очевидно, весной река разлилась выше обычного. А когда вода сошла, термическая ванна оказалась забитой наглухо илом. Спустя какое-то время лишь слабая струйка тёплой солоноватой на вкус воды пробилась из-под земли и потекла к речке. Марийка трудилась три дня. Наконец из-под толщи глины стали проглядывать куски мраморных мозаичных плит. Марийка поняла, что некогда дно и боковины маленького бассейна были выложены этими плитами. Прекрасно! Главное не повредить. Сохранить первоначальный рисунок. Ещё день она черпала мутно-грязную жидкость напополам с илом. И лишь на пятый день очищенное ею место стало похоже на большую мраморную ванну или маленький бассейн. Здорово!
Марийка устала. Но была довольна своей работой. Разогнулась. Огляделась по сторонам. Место и, правда, здесь весьма замечательное. Дорога до самого поворота просматривается. Так что, непрошеных гостей издалека приметить можно. Но Бог миловал. Их не было.
По словам Агафьи, первые люди пришли сюда в далёком 16 веке. Появились поселенцы, а с ними пришли и монахи. Местное население в христианскую веру обращать. Обосновали на мысе монастырь, церковь деревянную построили. А после раскола облюбовали это место староверы. Разбили здесь скит и стали жить - поживать. Во время гонения на староверов пришли солдаты. Староверов похватали, а церковь раскатали по брёвнышкам.
Ещё спустя сто лет приказал владыка Амвросий каменный храм здесь поставить и основать мужской монастырь. Он просуществовал, судя по всему, до революции 1917 года, которую Агафья называла почему-то "чёрной". Пришли все в чёрном. Монахов поубивали. В братской могиле зарыли. А сюда привезли несовершеннолетних мальцов на исправление. Вроде как острог сделали. Настроили бараков. Храм использовали как школу. Парты там разместили. Тогда-то и ров вырыли, и забор поставили с проволокой. Маршировали целыми днями, трубили, но детей уберечь не могли. Бежали они отсюда пачками. Через реку в тайгу. Бывало, что и тонули. Ну, а кто не тонул, тот в тайге пропадал. Потом их приказали вывести. Подогнали крытые машины с решётками и увезли. Агафья хоть и маленькая была, но помнит, как они ручонки тянули из-за решёток к ним - хлеба просили. А кто постарше - курева. Вскоре после этого в тайге случился пожар и местные жители, в том числе и родители Агафьи, спасаясь от огня, укрылись на мысу. Дивное было зрелище. Тайга кругом полыхает, а вокруг храма огня нет. Господь уберёг. Большинство жителей потом так и остались жить на мысу. В бараках поселились. А сельский староста поехал, привёз откуда-то престарелого священника и стали они службы служить, как в ранешные времена. Только через какое-то время прознали про это "властя" из Лачинска, понаехали. Священника и старосту увезли, а храм закрыли. Открыли храм только в годы Большой войны. Приехали те же "властя", замок сняли, двери открыли, сказали: "Молитесь, люди. Может, поможет..." и уехали. Только молиться уже было некому. Мужчин забрали на войну. Многие не вернулись. А кто вернулся, не захотели снова к дремучему образу жизни возвращаться. В городах, посёлках поселились. Здесь остались старики да старухи. Постепенно все перемёрли. Осталась одна Агафья. Не раз в епархии поговаривали, пора храм прикрыть. Но владыка не велел. Сказал: пока жив хоть один прихожанин, будем служить. И Агафья стала жить назло всем.
Вечером Марийка привела её на источник. И хотя вода была ещё далеко не прозрачная, они решили искупаться. Надели длинные посконные рубахи и погрузились в бассейн. Агафья сначала улыбалась, а потом вдруг стала серьёзной. Как в детство окунулась. Я ведь последний раз здесь купалась ребёнком... совсем девочкой. Марийка осмелилась спросить:
- Матушка Агафья, а сколько вам лет?
Та пожала плечами:
- Не знаю. Много, видать. Мама говорила, что я на три года младше отца Феофана, и на пять лет старше сестрицы Анастасии. А они давно уже умерли. У батюшки в святцах всё записано.
- А по документам нельзя посмотреть.
- По документам? Можно, наверное. Только у меня их нет и не было никогда.
- Как? Ни паспорта, ни свидетельства о рождении?
- Нет. А на что мне свидетельство о рождении. Разве так не видно, что я родилась. И пачпорт тоже. Батюшка хотел мне выправить. Дескать, пенсию от государства будешь получать. Да я отказалась. Моя пенсия от Бога.
Она замолчала. Потом улыбнулась и сказала:
- Я что хочу тебе сказать. Их ведь тут три таких купели было: мужская, женская и для стирки. Так что тебе ещё работы много... Оставайся.
Марийка вздохнула:
- Доченька у меня, Лизонька, три годка ей. С бабулей осталась. Скучает, небось. Да и я тоже.
Агафья печально, но одобрительно покачала головой:
- Тебе переждать надо. Они теперь и в город кинулись. Знают, что до дома тебе иначе не добраться. Чем-то шибко ты их обидела?
Обидела? Это я-то их обидела?! Подумаешь, травки подсыпала слабительной. Побегали дня два в кусты, кишечники очистили. Что ж, за это убивать?! Сами-то надо мной как издевались. Марийка упрямо тряхнула головой. Ненавижу всех.
Она увидела легковую машину одновременно с тем, как Агафья подняла руку. Чу! Батюшка едет. Его машина. Марийка подтвердила. Легковая. "Жигули" - шестёрка. Тёмно-синего цвета. Кажется, он называется "Валентино".
-Чудно, - пробормотала Агафья, - цвет женским именем называют.
И вдруг заторопилась:
- Ой, что ж мы тут в исподнем. Беги быстрее, приводи себя в порядок. Надень юбку и рубашку вышитую, которую я тебе приготовила. Что есть у нас в печи, всё на стол мечи. Теперь оголодал, небось. Дорога-то дальняя!
Марийка вприпрыжку, потому что обувалась на ходу, побежала к дому. Едва успела переодеться и прибрать волосы под платок, как услышала шум машины, въезжающей во двор. Ей опять стало страшно. Она взглянула в крохотное зеркальце, которое чудом сохранилось у Агафьи со времён молодости её матери. Лицо белее мела. Глазищи огромные - серые. А в них любопытство и страх.
Агафья уже разговаривала со священником. Странно. Но голос показался Марийке молодым. Он же батюшка! Должен быть старым... Хотя, если вспомнить, что о нём говорила Агафья... Они уже подошли к крыльцу. Остановились. Было слышно, как вздыхала Агафья, будто о чём-то печалилась. Марийка вышла на крыльцо.
- А вот она, наша Маша,- сказала старушка так, словно обрадовалась этому обстоятельству.
- Машенька, спускайся вниз. Поклонись, возьми у батюшки благословение, как я учила.
Марийка на трясущихся ногах стала спускаться с крыльца. Когда перильца кончились, она едва не упала. Священник взглянул на неё и улыбнулся. Осторожно.
- Ручки-то сложи крестиком, как я говорила. Левую на правую. Головку-то пониже приклони. - Агафья словно чувствовала, что Марийка всё делает не так. - И скажи: "благословите, батюшка". Ну же! Ну! - она дёрнула Марийку за руку.
- Благословите, батюшка, - выдохнула, наконец, та, но головы не приклонила и глаз не отвела. Не могла. По мере приближения к нему погружалась в его бездонные синие глаза, пока совсем не утонула.
Молчали минуты три. Наконец, он положил ей руку на голову и проговорил:
- Во имя Отца и Сына, и Святого Духа. Аминь.
- Аминь, - проговорила про себя Марийка и поняла, что влюбилась.